Песня для растений — это песня памяти

В конце июня 2019 года в Нижегородском крематории открылся «Сад им.» — совместный проект художников Алексея Корси и Артема Филатова. Сад представляет собой общественный мемориальный комплекс со звуковой инсталляцией, где любой человек может посвятить один из видов растений сада своему ушедшему близкому. В конце ноября художники вместе с куратором Алисой Савицкой устроили встречу в формате artist walk — прогулку, на которой сценарий беседы складывается из проложенного по городу маршрута. COLTA.RU публикует сокращенную стенограмму artist walk, где обсуждаются вопросы жизни, смерти и ритуальной культуры в России.

Савицкая: Расскажите, пожалуйста, как возникла идея проекта «Сад им.» в Нижегородском крематории.

Корси: Мы шли от пространства. Первоначально рассматривались внутренние помещения — коридоры, технические помещения, зал ожидания, где можно было бы расположить выставку с традиционной для сферы современного искусства экспозицией. Потом возникла альтернатива в виде двора — места, которое находится на территории крематория, но вместе с тем на дистанции от основных процессов.

Филатов: Хотя у Алексея с самого начала возникла идея сделать песню. Я думал о скульптурах…

На следующем шаге мы поняли, что нам не нужно искусство с четко очерченными художественными границами — объекты, например, или живопись. Решили перевести высказывание в более абстрактную форму — растения и звук, свести к минимуму присутствие предметных объектов и произведений.

Корси: Проект с песней я придумал пять лет назад, однако по задумке это была пространственная звуковая инсталляция. Сам объект я придумал уже специально для крематория.

Поначалу мы хотели работать с формой колумбария: сделать ячейки и заполнить их искусством. Однако стало понятно, что, повторяя форму колумбария, мы начинаем заигрывать с реально существующими захоронениями, и мы решили отойти от очевидной эстетики кладбища, но сохранить само присутствие vanitas.

На следующем шаге мы поняли, что нам не нужно искусство с четко очерченными художественными границами — объекты, например, или живопись. Решили перевести высказывание в более абстрактную форму — растения и звук, свести к минимуму присутствие предметных объектов и произведений.

Материальность у искусства, конечно, осталась, но у нее появились обходные пути — дизайн сада, дизайн лавочек, дизайн сайта. Ярко выраженные предметы искусства, артефакты нам показались неуместными в разговоре о нематериальности, о памяти, о возвышенном.

В каком-то смысле даже песня об органах — это для нас сфера абстрактного знания, так как перечислить компоненты собственного тела человек не может, не обладая специальными знаниями. Когда мы думали, на каком языке петь, мы выбрали латынь как нейтральный и медицинский язык, который не относился бы только к русскоговорящим или англоязычным посетителям.

Савицкая: Почему в пространстве сада совсем нет текстов?

Корси: Нам важно было создать ситуацию подвешенности, избежать четкого маркирования этого проекта как произведения современного искусства.

Савицкая: Наверное, есть еще момент, связанный с этикой? Если ты приехал туда не на экскурсию, а на кремацию, то действуешь в рамках другой модели переживаний.

Корси: Однако мы знаем, что в мире существует множество примеров искусства в крематориях.

Филатов: Но мы работали не по приглашению крематория, а по собственной инициативе, поэтому сами должны были определить границы ответственности. Определяя ту ответственность, которую несем за произведение и его коммуникацию с аудиторией, мы и отказались от работы с внутренними помещениями крематория и от сопроводительных текстов.

Савицкая: На первый взгляд, ваш проект считывается как единое целое. Однако при ближайшем рассмотрении в нем можно выделить отдельные компоненты — произведения, которые могут существовать автономно друг от друга. Есть растения, с которыми связана отдельная исследовательская работа. Есть звук и его упаковка в колонку специального дизайна. Есть скамейки — отдельные смысловые единицы внутри сада. Сайт — проект внутри проекта.

Для вас как авторов «Сад им.» — это одна совместная инсталляция или проект, состоящий из нескольких авторских высказываний?

Корси: Будучи сторонником объектно ориентированной философии, я предпочитаю строгую очерченность, ограниченность объектов: есть произведение Артема, и есть мое произведение. Я не верю в склейку двух разных художников в единый организм. Совместные проекты всегда состоят из привнесения различных идей, столкновение или союз, симбиоз или взаимное напряжение рождают новый художественный продукт.

Для меня «Сад им.» четко делится на две части: сад с растениями, который сделал Артем, и колонку со звуком, которую сделал я. Это абсолютно герметичные вещи, они могут существовать сами по себе в разных контекстах. Но их соединение рождает третью художественную единицу, которую мы и видим в крематории.

В этом плане нам и ценно искусство, что с помощью него можно «промолчать больше» о том, о чем мы не можем сказать напрямую.

Савицкая: Какое место в этой структуре занимает коммуникация со зрителями?

Корси: У нас с Артемом разные художественные стратегии. Для Артема его объект или его проект есть перформативный акт. Он обязательно спрашивает зрителя о полученных впечатлениях. Я же предпочитаю оставаться на дистанции: создаю вещи, а затем отпускаю и смотрю со стороны, как они существуют сами по себе.

Савицкая: Но для проекта в крематории фигура зрителя все-таки принципиально важна.

Филатов: Сами зрители придумали этому следующее объяснение: песня в инсталляции Алексея исполняется не для них, а для растений в саду.

Савицкая: Что как раз поддерживает «интровертный» тип искусства Алексея. Искусство для искусства.

Филатов: Все немного сложнее. Растения — не просто произведение искусства. Эти растения люди посвящают своим ушедшим родственникам и друзьям. Получается, что песня для растений — это песня памяти. И, следовательно, даже когда в саду физически нет людей, он все равно должен работать.

Следующий важный момент: сад — это открытая площадка, с которой посетители взаимодействуют по-разному. Кто-то слушает музыку, кто-то медитирует, кто-то хочет узнать об искусстве. Есть те, кто пережил утрату и приехал в сад. И те, кто дистанционно, без посещения сада, посвящает умершим растения на сайте проекта.

Я не думал, что на протяжении работы сада мне придется ездить туда настолько часто. Но мне важна открытость этого пространства — я не хочу, чтобы оно было секретной лабораторией. Сценариев посещения сада много. Наиболее цельный формат с организационной точки зрения — это совместные экскурсии с директором крематория, в ходе которых зрители могут посмотреть внутренние и технические помещения. Но я сам больше всего ценю индивидуальные поездки: они самые сложные и сокровенные.

Савицкая: Проживание жизни вместе с проектом, бесчисленные поездки в крематорий, общение, сбор мнений, совместные слезы…

Филатов: Но я не плачу.

Корси: Ты смотришь, как другие плачут.

Савицкая: Являются ли все эти эмоции, реакции, которые ты собираешь и фиксируешь, частью произведения?

Филатов: Если я скажу, что эмоции зрителей являются частью произведения, то сразу же возьму на себя роль Харона, который «переправляет» людей в крематорий. С другой стороны, выстраивание отношений между людьми, между обществом и искусством действительно важно для меня. Для меня коммуникация — это неотъемлемая часть жизни и художественной деятельности, но я не провожу разделительной линии между, например, нашим сегодняшним разговором и беседой с посетителем нашего проекта.

Корси: Мне, наоборот, кажется, что художник должен дистанцироваться от произведения, не присутствовать в нем физически. Мне кажется, что чем меньше художника в произведении, тем лучше. В этом смысле у нас с Артемом разные художественные стратегии: я выступаю за дистанцию, он — за полное включение, встраивание автора в проект.

Савицкая: Еще одна позиция, по которой ваши мнения расходятся, — это локация. Насколько для вас важно, что «Сад им.» сделан именно на территории крематория? Мог бы он существовать в другом контексте?

Филатов: У меня изначально была идея поработать именно в крематории, проект делался специально для этого места, и я не могу даже мысленно его куда-то переместить.

Во-первых, крематорий — это новая секулярная институция, с которой интересно работать. Во-вторых, именно со стороны крематория мне было интересно зайти на территорию смерти. Кремация открывает множество альтернатив, уникальных путей и возможностей справиться с потерей и по-своему организовать память об умершем.

Корси: Мне кажется, что наш проект вполне мог бы существовать на нейтральной территории, как самостоятельный институт памяти. Все эти разговоры о кремации, экозахоронениях, перегоне в компост и других способах утилизации тела прямого отношения к нашему проекту не имеют, он не об этом. Наш «Сад им.» — про память и механизмы ее обозначения: именно это делает его художественным, а не сугубо функциональным. Однако присутствие его на соседней с крематорием территории привносит в проект важные смыслы и нужный ракурс.

Филатов: У проекта две задачи: мемориальная и терапевтическая. Люди, столкнувшиеся с утратой, получают возможность ее проговорить.

Корси: Что возвращает нас к разговору о перформативном компоненте проекта.

Филатов: Хотя я всем говорю, что лучший способ посетить сад — это просто приехать туда одному.

Корси: В итоге мы про смерть-то и не поговорили!

Филатов: О смерти говорить невозможно. Ты можешь говорить о потере, о финансах, об индустрии, но сама смерть как будто ускользает.

Савицкая: Но у вас проект не о гробах, не о кремации, у вас пространство переживания смерти...

Корси: Все правильно! Переживать смерть можно, а вот говорить невозможно в силу ограниченности языка. Любой прямой разговор о смерти и любви грозит превратиться в дикую пошлость. В этом плане нам и ценно искусство, что с помощью него можно «промолчать больше» о том, о чем мы не можем сказать напрямую.

Авторы текста: Алиса Савицкая, Алексей Корси, Артем Филатов

Источник