Как сделать успешный лейбл кавказской музыки

Ored Recordings — об обрядовых песнях, лекциях в НИИ и архаичных музыкантах.

Ored Recordings — небольшой лейбл двух друзей из Нальчика, записывающих народную музыку. За четыре года существования проекта Булат Халилов и Тимур Кодзоков выпустили два десятка альбомов с музыкой разных народов Кавказа, несколько раз приезжали в Москву и Санкт-Петербург с концертами и лекциями, а сейчас готовят к изданию свой материал на физических носителях и думают об открытии в Нальчике лектория. The Village встретился с Булатом и попросил рассказать о том, как менялось его отношение к народной культуре, что собой представляет кавказская традиционная музыка и почему сегодня все больше людей начинают ее ценить.

Чем традиционная музыка отличается от популярной 

Если мы возьмем народную музыку, то увидим, что большая часть песен существует как часть специального обряда. У черкесов, к примеру, есть обряд врачевания, который называется чапщ. На чапщ собиралась молодежь со всего аула, чтобы песнями отогнать злых духов, вызвавших болезнь, и просто развлечь больного. Для лечения разных недугов напевали разные мелодии — для лечения оспы или ранения от пули. Особые песни существовали практически для любой ситуации. У абхазов, к примеру, есть песня на случай, если у человека отнимаются ноги. Собираются толпой, начинают петь, а потом заставляют танцевать больного до потери сознания, чтобы потревоженный песней дух наконец вышел. Сейчас, конечно, такого уже нет. Никто не лечит больного песней, а если нужно, везут в больницу. Связь традиционной музыки с жизнью практически исчезла. Тем не менее обрядовые песни до сих пор исполняются на свадьбах и во время религиозных обрядов. 

Другая часть музыкального фольклора касается реальных событий, происходивших в жизни народа, например Кавказской войны. Песни в этом случае используются как средство передачи истории, их никто не пишет, они появляются сами по себе: собираются люди — начинают обсуждать, что произошло, разговаривать о политике — и кто-то начинает об этом петь. Вполне возможно, что через 100 лет можно будет услышать песни о нашем времени.

Есть еще народная музыка, которую музыкой называть не особо правильно. Это религиозные ритуалы, к примеру, в Чечне, где развита суфийская исламская культура. Там популярно исполнение зикров — коллективных молебнов в дни рождения святых, пророка и в честь любых важных событий в жизни человека: проводов в армию, женитьбы, любого богоугодного дела. Выглядит это так: огромное количество людей, собравшихся в круг, хором выкрикивают фразы из молитвы и совершают резкие синхронные движения всем телом. Считается, что во время зикра люди могут впадать в транс. Бывали случаи, когда во время резких неконтролируемых движений молящиеся проламывали деревянный пол. 

На примере зикра хорошо видно, как сливаются воедино народная и религиозная культура. В исламе музыкальные инструменты практически запрещены, тем не менее некоторые общности в Чечне используют в своих ритуалах барабаны или чеченскую традиционную скрипку. Мы сами видели, как во время зикра люди начинали танцевать лезгинку. Такой вот своеобразный колорит.

Как я полюбил фольклор 

В начале 2000-х, когда я учился в старших классах, в Нальчике повсюду играли рок. Что-то в Кабардино-Балкарию привнесли чеченские беженцы, что-то сформировалось само по себе. Я оказался полностью втянут в это, так как был подростком и стремился противопоставить себя консервативной системе взрослых. 

В те годы я слушал западный блэк и дум-метал, плотно подсел на метал, готику, увлекался сатанизмом. Читал Ла-Вея, автора «Сатанинской библии», и какой-то жуткий самиздат из Питера «Сотсирх Сусии» — Иисус Христос наоборот. Конечно, никакого интереса к народной культуре я тогда не испытывал, скорее, наоборот, ненавидел. Сейчас я понимаю, что просто мозгов не хватало ее понять. 

Важно сказать, что тогда фольклор был представлен в основном в советской ансамблевой форме: профессионально поставленные голоса и сухое академичное владение инструментом. В этой музыке было мало самобытного. К тому же после перестройки в Кабардино-Балкарии, да и вообще на всем Кавказе, стали гораздо меньше играть — люди были заняты выживанием и зарабатыванием денег. 

В университете я по-прежнему слушал тяжелую музыку, тесно общался с ультраправыми, участвовал в зинах. Тогда же я устроился во Владикавказский журнал Famous музыкальным корреспондентом. Брал интервью у The Retuses, у исландского мультиинструменталиста Оулавюра Арнальдса, у американки с русскими корнями Золы Джизус. У меня была хорошая память на музыкальные лейблы, составы групп, и мне в принципе нравилось рассказывать о музыке. 

В 2010 году я познакомился с Тимуром Кодзоковым (совладелец лейбла. — Прим. ред.). Если бы не эта встреча, то, возможно, и не было бы лейбла. Он играл в кавер-группе жуткий классический рок. Первый раз я увидел его на концерте. Вначале мы не поладили, но потом быстро подружились. Интересы у нас были общие: он с женой тогда пытался делать альбом на стихи оккультного поэта Алистера Кроули, я собирался продвигать его после выпуска, но у нас ничего не получилось. Мы начали искать местные группы, которые играли качественную и необычную музыку, чтобы их продвигать, но быстро поняли, что в Нальчике с начала 2000-х ничего не изменилось — все играли классический рок и немножко метал. 

Как раз в это время мой друг Дмитрий Глоба-Михайленко — русский музыкант, который живет месяцами в Египте, — скинул мне адыгский ансамбль «Жъыу» Замудина Гучева. Я послушал и понял, как это круто. Мы с Тимуром искали что-то сложное, к примеру трип-хоп или блэк-метал, в Нальчике, а, оказалось, что безумно крутая музыка все это время была рядом. Сложно объяснить, что я чувствовал, когда открыл для себя фольклор. Я не верю в генетические связи с музыкой, но определенное чувство эйфории и ощущение принадлежности к этой культуре я испытывал, хотя сложно понять, насколько это было не надуманно. После этого мы стали искать в интернете все, что хоть как-то связано с традиционной музыкой, и наткнулись на фильмы Винсента Муна, французского документального режиссера, который снимает исполнителей фольклора из разных стран от Турции до Танзании. Потом я увидел пост в VK, что Винсент едет в Россию и его можно вписать в свой регион. Я написал с предложением поснимать у нас, и он согласился.

Основание лейбла 

Главная идея фильмов Винсента Муна была в том, что народная музыка ничем не хуже современных поп- или рок-хитов, но традиционные исполнители хуже умеют себя подавать. Через экспериментальное кино Мун создавал фольклору привлекательный образ, стремился заинтересовать молодое поколение. Сейчас я уже понимаю, что музыканты, которых мы записывали, — лишь верхушка айсберга, но тогда казалось, что мы полностью погрузились в традиционную культуру. Вместе с Винсентом мы объездили практически весь Кавказ. Снимали в Кабардино-Балкарии, Чечне, Адыгее, Калмыкии, Северной и Южной Осетии. Потом поехали с фильмами в тур — на премьерном показе собрали полный зал. Реакция была положительная, хотя, конечно, большую роль играло то, что все это сделал француз. Люди удивлялись, что кому-то извне может быть интересна культура их народа. 

Один раз мы приехали на запись, идем с музыкантом по полю к его дому и видим — на шесте висит череп коровы. Он восклицает: «Какой ужас! Кто-то в нашем мусульманском крае делает все эти языческие штуки!» Потом оказалось, что это сделал он сам.

Лейбл с Тимуром мы решили делать еще на одной из последних съемок. Сидели, пили пиво, разговаривали — и подумали, а почему бы и нет... Неизвестно, приедет ли еще Винсент. К тому же нам было гораздо проще и дешевле ездить по региону, чем ему. Уже тогда мы понимали, что на Кавказе огромное количество классных музыкантов, и не могли не продолжить записывать их. Первая наша самостоятельная поездка была в Адыгею на фестиваль шичепшина — адыгской скрипки клиновидной формы с двумя-тремя струнами из конского волоса. После фестиваля было небольшое афтепати, где собрались все музыканты, чтобы поиграть, пообщаться и обменяться опытом. Там мы и записали наш первый релиз на самый обычный Zoom — своего рода профессиональный диктофон. Звук, конечно, был не самый выдающийся, но атмосферу передавал. Было круто.

О народных музыкантах 

Большинство исполнителей народной музыки думают о своей миссии. Они понимают, что живут в то время, когда их культура исчезает, и всеми силами пытаются ее сохранить. Одни музыканты работают в городе, в тех же офисах, другие где-нибудь в селах занимаются земледелием. Один из наших знакомых музыкантов, который живет в деревне, подчеркивает, что ему очень важно единение с природой. У него большое стадо коров. Он говорит, что любит общаться со своими животными и иногда над ними подшучивать. 

Встречаются и совсем архаичные исполнители. Один раз мы приехали на запись, идем с музыкантом по полю к его дому и видим — на шесте висит череп коровы. Он восклицает: «Какой ужас! Кто-то в нашем мусульманском крае делает все эти языческие штуки!» Потом оказалось, что это сделал он сам. При этом нельзя сказать однозначно, что те, кто занимается фольклором, склонны к консерватизму и живут в своем мире. Несколько очень интересных для нас исполнителей в Адыгее имеют высшее образование и работают по специальности, один из них физик. Хотя, казалось бы, между ученым и народным музыкантом не может быть ничего общего. В наше время на Кавказе то небольшое количество людей, которое занимается народной музыкой, отдает этому занятию всю свою душу, но слабо верит в то, что это может быть кому-то нужно, кроме людей из их же этноса. 

Сегодня сложно заниматься музыкой, если она тебя не кормит. Чтобы заработать, музыканты начинают коммерциализировать творчество, делать свое звучание более попсовым. Мы хотим предложить альтернативу — создать исполнителям такие условия, чтобы они могли исполнять аутентичный фольклор, ни на что не отвлекаясь. Часто бывает так, что, когда мы приезжаем на запись, люди отказываются верить, что мы занимается этим исключительно из личного интереса. Сначала нас воспринимают как телевидение из Москвы. Думают, что нам платят зарплату, и только поэтому мы проехали несколько сотен километров до нужного места. Потом приходится убеждать, что мы — не ученые, не имеем отношения ни к какому университету. Когда исполнители, наконец, понимают, что нас никто не заставлял это делать, то искренне удивляются, зачем нам эта музыка, если мы с ними — представители разных народов. Но уже после они рассказывают, какую благодарность к нам в тот момент испытывали, как резко поменялось их ощущение от жизни. 

Новая жизнь музыкального фольклора 

История Ored Recordings — это история отказа от стереотипов. Сначала мы, металлисты, считали, что вся народная культура — это скучно, потом услышали ансамбль «Жъыу», начали общаться с Винсентом Муном и поменяли свое мнение на противоположное. Долгое время мы были уверены, что религия убивает фольклор, но после поездки в Чечню поняли, что и тут наша система не работает. Потом мы думали, что СССР разрушил традиционную культуру каждой страны-участницы, что мы не будем записывать бывшие советские народные ансамбли, но, приехав в Абхазию, где очень много играющих по канонам советских народных ансамблей исполнителей, поняли, что такая музыка нам тоже нравится. Произошел слом, и теперь мы не говорим, что кого-то не записываем, что есть аутентичный фольклор, а есть его имитация. Мы записываем все. 

Для музыкантов мы стараемся часто устраивать концерты, возим их в туры. Были в клубе «Наука и искусство» в Москве, в «Шагах» в Питере и в The Place. На нашу первую лекцию в «НИИ» пришло очень много людей. Сначала я объяснял интерес тем, что мы для москвичей — экзотика. Потом мы приезжали во второй, в третий раз, и на каждое наше выступление зрителей приходило больше. 

Мы поняли, что дело все-таки именно в нашей музыке. Людям нравится не только, как она звучит, но и то, что она имеет под собой легенду или бэкграунд, который современным авангардным исполнителям необходимо придумывать, чтобы не быть обезличенными. В традиционной музыке у любой песни есть свой контекст, а исполнители — не хипстеры с гитарой. Такой музыке ты веришь больше.

Автор: Юлия Рузманова

Источник