Как работают музыкальные терапевты и кого они лечат

«Афиша Daily» поговорила с одним из главных музыкальных терапевтов страны Алисой Апрелевой о том, где именно применяют музыку, чтобы лечить, и как к такой терапии относятся в России.

Что такое музыкальная терапия

Музыка прекрасна тем, что не только эмоционально поддерживает человека, но и воздействует целиком на его физиологию. В мозге нет отдельной «музыкальной зоны» — мелодия идет по тем же нейронным путям, которые обеспечивают такие жизненно важные функции, как язык, речь, моторика. Поэтому человек отзывается на ритм и начинает топать в такт, сам того не замечая. Это явление аудиторной синхронизации хорошо изучено. С изменением звуковых стимулов изменяется пульс, дыхание, темп функционирования организма.

Музыка воздействует так же, как влюбленность, как удовольствие от еды или занятий спортом: она стимулирует выработку гормонов — дофамина, серотонина, окситоцина. Когда мы, например, снова и снова переслушиваем одну и ту же песню, это значит, что мозг хочет получить свою порцию удовольствия. Правда, в депрессивном состоянии люди часто слушают по кругу мрачную музыку, которая уводит их еще дальше. Допустим, если у человека суицидальные мысли, ему нужно пить по одной таблетке препарата, чтобы себя поддерживать, а он может взять и под воздействием грустной музыки выпить весь пузырек. Для того чтобы контролировать такие моменты, нужен музыкальный терапевт: он должен быть рядом, подобрать правильную первую дозу музыки, которая отражает состояние пациента и помогает ему пройти через него, а потом по чуть-чуть вводить другую музыку, которая переключит на другие эмоции. Это называется изометрический принцип: ты присоединяешься к состоянию человека, а потом выводишь его в нужное.

Где применяют музыкальную терапию

• Болезнь Альцгеймера. При болезни Альцгеймера происходят физические изменения в головном мозге — повреждается прежде всего кора, то есть его верхняя часть, которая отвечает за принятие решений, социализацию, мыслительный процесс. При этом древняя лимбическая система, где сосредоточена вся наша эмоциональная жизнь, затронута меньше, и музыка может «огибать» все нарушенные участки мозга, чтобы воздействовать непосредственно на человека. Появляется блеск в глазах, осмысленность, самоосознание. Музыка возвращает человеку его личность — и он снова начинает общаться «изнутри», а не на автомате. Восстанавливается структура его дня, возможность полноценно контактировать с окружающими. В течение нескольких месяцев мы с коллегами работали над пилотной программой музыкальной терапии в сети пансионатов Senior Group в Москве — и теперь у их резидентов есть регулярный доступ к этой услуге.
• Восстановление после операций. Известно, что в постоперационный период музыкальная терапия может частично замещать седативные препараты. Воздействию музыкальной терапии посвящено множество научных исследований и кокрейновские обзоры (Cochrane Collaboration — международная некоммерческая организация, изучающая эффективность медицинских технологий по строгой систематизированной методологии. Официально сотрудничает с Всемирной организацией здравоохранения. — Прим. ред.)
• Психотерапия. Можно воспроизвести на инструментах какой-то паттерн, повторяющийся в жизни человека, и это даст ему возможность посмотреть на ситуацию со стороны. Музыка не может, конечно, заменить психоаналитика: если мы забиваем тревожность какими-то способами, мы сделаем только хуже. Но так же, как человеку может быть показано медикаментозное лечение вместе с психотерапией, ему может быть полезна и музыка: кому-то может хватить и правильно подобранной музыки, начинающей звучать за час до сна. Сейчас я занимаюсь проектом Remedywave, где мы с коллегами пытаемся автоматизировать музыкально-терапевтические алгоритмы, чтобы можно было применять их в повседневной жизни. Нас окружают потоки доступной, разнообразной музыки, но порой бывает сложно даже вспомнить мелодию, после которой мы обычно чувствуем себя хорошо. Наш проект будет подбирать композиции автоматически.
• Роды. Для собственных родов я заготовила всякие музыкальные штуки, но в процессе выяснилось, что они не подходят. В итоге мои дети появлялись на свет под звуки океана. Сейчас, когда я работаю с методиками подбора музыки для родов, всегда понимаю, что нужно иметь запасной вариант. В музыкальной терапии мы всегда говорим про очень конкретные медицинские цели, которых нужно достичь. В родах есть свои фазы, и на каждой — свои цели. Во время схваток хорошо бы успокоиться, а когда наступает более активный этап, ритмичная деятельность, то музыка может помочь справиться с болью и ускорить процесс — здесь нужно что-то более драйвовое. В идеале, конечно, чтобы музыкальный терапевт присутствовал на родах, но такое далеко не всегда возможно.
• Помощь людям с БАС. В музыкальной терапии важна не только практика, но и научная составляющая. Уже год я работаю в Anglia Ruskin University в Кембридже над докторской диссертацией, в ходе которой разрабатываю протокол для поддержания дыхания, глотания и речи людей с боковым амиотрофическим склерозом (БАС). Это страшное заболевание, при котором постепенно теряешь способность двигаться, говорить, дышать: Стивен Хокинг прожил с ним долго, но его случай — скорее исключение. В среднем люди с БАС живут 3–5 лет. В России им помогает фонд «Живи сейчас», с подопечными которого мы работаем при поддержке гранта от Фонда президентских грантов. Наше исследование успело получить поддержку Фонда Стивена Хокинга, но сейчас я озабочена поиском средств на новый этап исследования. Так что моя жизнь — мозаика разных потребностей, проектов и целей, и это немножко неспокойно. Пять лет назад я начала работать над образовательной инициативой «Музтерапевт.ру», и за это время вокруг проекта собралась сильная команда — он стал платформой для общения российских и зарубежных специалистов, заинтересованных в терапевтическом применении музыки.
• Поддержка пациентов и их родственников. Последние три года я работала в онкологической клинике в Бостоне, в отделении химиотерапии. Там есть комната ожидания, где пациенты ждут приема, сеанса химиотерапии, ждут новостей от врача. У человека в этот момент очень хрупкое состояние. Я просто сидела там и импровизировала: на гитаре, на индийской флейте, на барабанах, стараясь отразить настроение людей, поддержать и заодно показать, что здесь не только яды и белые халаты. Потом я заходила в отделение, где пациенты сидели в креслах и получали «химию», и предлагала: «Не хотите ли вы немного музыки?» Или спрашивала: «Вы знаете о том, что такое музыкальная терапия?» С этих вопросов начиналось терапевтическое взаимодействие. Еще я вела клиническую практику студентов Беркли в отделении психиатрии и в инклюзивных классах.

Как к музыкальной терапии относятся в России

В России нередко музыкальная терапия воспринимается как какое-то приложение к психотерапии или ответвление от нее, что совсем неверно: это отдельная наука. У нас пока нет системы высшего образования и сертификации для музыкальных терапевтов. Есть несколько курсов в рамках повышения квалификации и семинары. Те немногие специалисты, что есть, работают, как правило, в узких сферах: с особыми детьми, в психотерапии. Найти специалиста порой бывает непросто. Наш проект позволяет получить бесплатную, достоверную информацию о музыкальной терапии, предлагает ресурсы для специалистов, применяющих музыку терапевтически, музыкантов-волонтеров, медиков, психологов и всех интересующихся этим видом терапии.

Как приходят к музыкальной терапии

Годы, когда я формировалась, пришлись на 1990-е. Я много времени проводила в поисках слов и звуков, которые могли бы как-то отобразить окружавший нас хаос. Написание песен стало для меня способом осознания происходящего. В детстве я мечтала быть врачом, а по вечерам выступать в цирке, но мне говорили, что это невозможно: родители хотели, чтобы я была юристом. В результате я стала судебным лингвистом, но продолжала заниматься музыкой. Днем, как говорят американцы, у меня была dayjob, а вечером — настоящая жизнь.

Если в 1970–1980-е в андеграунде происходило что-то причудливое и очень интересное, существовала настоящая контркультура, то в 1990-е все это уже стало неактуально. Были люди, которые по инерции продолжали андеграундную традицию, но смысла в противостоянии системе уже не было. Мы с единомышленниками придумали себе название — оверграунд, много выступали на фестивалях, но просуществовало все это недолго.

На пике своей андеграундной «карьеры», в 2004 году, я оказалась в Америке — просто встретила человека, с которым уехала «на край земли». Я надеялась вернуться: мне казалось, что я не смогу там прижиться, а никакой american dream у меня не было, но в результате именно она со мной и произошла.

Сначала я долго не знала, что делать, и два года молчала: оторванная от привычной среды, я пыталась завязать новые отношения с музыкой. Однажды в гостях у фольклорной певицы Юлианы Светличной я прикоснулась к виолончели: мне дали смычок, и я просто провалилась в звук на 40 минут. Потом я завела какую-то не очень хорошую, но свою виолончель — сидела, играла, играла, играла и искала звук. Я поняла, что мне нравится соединять виолончель со звуком голоса и уже не опираться так на текст, как это было в андеграундной традиции.

Как становятся музыкальным терапевтом

Затем я окончила курсы кинокомпозиторов в Сиэтле. Свою дипломную работу я делала по документальному фильму о женщине, которая сражалась с раком. Болезнь была неизлечимой, фильм снимала ее дочка — тема печальная, но материал получился очень светлым. Меня зацепила эта работа, и тут кто-то из однокурсников спросил, слышала ли я про музыкальную терапию. Я стала исследовать тему и почти сразу поняла, что это мое. Я и раньше много думала о том, как на человека воздействует музыка даже помимо его воли. Мои размышления закончились тем, что я отправилась поступать в музыкальный колледж Беркли в Бостоне, на отделение музыкальной терапии.

Я не верила, что меня возьмут, — ощущала такое русское уныние. Я проходила прослушивание как «поющая виолончелистка», и, наверное, это заинтересовало экзаменаторов. В итоге я поступила. Но тогда же случился кризис 2008 года: нам периодически не хватало денег на еду, и тем более на переезд из Сиэтла в Бостон. Так что я отложила решение на год. Спустя это время ситуация не сильно улучшилась, так что я взяла государственный кредит и поехала.

В американской системе образования все совсем не так, как у нас, когда ты делаешь выбор в 16 лет и потом следуешь прописанной схеме. Тут можно поступить в вуз и собирать себе программу как из кирпичиков: изучать индийские раги или тяжелый металл, джазовую гармонию или классическую музыку, часть курса посвятить музыкальной терапии, а часть — электронной композиции.

Что успокаивает самих музыкальных терапевтов

Интенсивный темп жизни и профессиональное выгорание недавно привели к пониманию, что мне не хватает очень важного элемента: я использую музыку как средство помощи другим, но перестала писать музыку, взаимодействовать с музыкантами, играть концерты. Стою у колодца, черпаю воду для других и не замечаю, как от жажды пересыхают мои собственные губы, как слабеют руки. Выражение себя через живой звук — очень мощный ресурс. Я снова поменяла инструмент: пишу новые песни, аккомпанируя себе на фортепиано. Стараюсь проводить минимум полтора часа в день за этой работой. Надеюсь представить новую программу в Бостоне, Нью-Йорке и Москве в начале следующего года.

Лично меня успокаивает Арво Пярт (советский и эстонский композитор. — Прим. ред.). В окружающем шуме мира его музыка — как камертон. Он умеет слушать тишину. Для меня Пярт из той же метафизической местности, что и Бах. Бах более плотный, под него я вожу машину: он помогает мне сфокусироваться и утешает. Когда появляется нужная музыка — это как будто кто-то подошел, обнял тебя или накрыл одеялом. Мне кажется, важно, чтобы люди помогали друг другу в этом: если мои дети видят, что я не в ресурсном состоянии, они аккуратненько нажимают кнопочку. Знают, что это работает.

Автор: Наталья Бесхлебная

Источник