Бесплатное второе высшее необходимо для ряда творческих специальностей

Интервью с участником VI Санкт-Петербургского международного культурного форума, ректором Московской государственной консерватории им. П. И. Чайковского Александром Соколовым.

Накануне VI Санкт-Петербургского международного культурного форума его участник, ректор Московской государственной консерватории им. П. И. Чайковского Александр Соколов рассказал о смысле культурной дипломатии, воспитании публики классических концертов и о том, какие позиции в музыкальном образовании защищает творческое сообщество сегодня.

— Александр Сергеевич, наша встреча проходит в преддверии VI Санкт-Петербургского международного культурного форума, где вы участвуете в секции “Образование”. Какие тезисы вы намерены там озвучить?

— Вообще, форум — очень хорошая возможность для коллегиального обсуждения самых важных вопросов, и мы уже неоднократно ею пользовались. В частности, в те моменты, когда многое определялось в русле реформы образования.

Одним из самых животрепещущих вопросов тогда была Болонская система, которая на сферу гуманитарного образования проецировалась непросто. В итоге нам удалось сохранить некоторые принципиально важные позиции в Законе об образовании, это сохранение специалитета, основы высшего музыкального образования.

Сейчас тоже есть такие дискуссионные вопросы. Среди них на первый план выходит принцип финансирования вузов, особенно после известных выступлений в Госдуме (спикер Госдумы Вячеслав Володин озвучил предложение выровнять финансирование отраслевых вузов — прим. ТАСС).

Если речь идет о технических вузах, то вполне допустимо, что в аудитории находится несколько сотен человек, и перед ними — один профессор, который снабжает их необходимой информацией.

Если же вы откроете дверь любого класса консерватории, то увидите там трех человек, из которых только один — студент, второй — его профессор, а третий — концертмейстер. И вот такого рода индивидуальное обучение лежит в основе того, чем мы занимаемся. Не учитывая такую специфику, можно основательно наломать дров.

К сожалению, такого рода ошибки уже были сделаны, и они очень серьезно подрывают основу нашего так называемого непрерывного принципа обучения: школа, училище, вуз. Если в таких наших питомниках, как, скажем, Центральная музыкальная школа при консерватории, систему еще удалось относительно отстоять, то вот как раз второй источник — детские районные музыкальные школы, школы искусств — низведены практически до клубного, кружкового уровня работы.

Там потеряна возможность индивидуального общения педагога и ученика, и мы это начинаем ощущать — в потоке абитуриентов уже есть дефицит.

— Он наблюдается по каким-то определенным специальностям?

— Он есть и в более выраженной, и в менее выраженной форме, потому что есть хронически дефицитные специальности. Например, фагот — очень дорогой и сложный конструктивно инструмент. В Московской консерватории был год, когда не было подано ни одного заявления на валторну.

А проблема опять же в среднем звене, откуда они берутся. Мы стараемся решать эти проблемы, активно разыскивая молодых талантливых ребят. У нас есть и мастер-классы, и открытые уроки, и командировки наших педагогов по всей России. Но это доступно Московской и Петербургской консерваториям, а в остальных эта проблема стоит более остро.

— Получается, что вы собираете таланты со всей России, оставляя региональные консерватории без абитуриентов? Справедливо ли это?

— 150-летний юбилей у нас пока отметили только две консерватории — Петербургская и Московская. Конечно, накопленный за эти годы ресурс притягателен, здесь сосредоточены мощнейшие профессионально-педагогические силы. Поэтому мы действительно собираем сливки.

Есть замечательные другие консерватории, их немало — Нижегородская, Казанская, — они решают свои проблемы благодаря тому, что их собственные воспитанники в среднем звене отчетливо видят перспективу обучения у себя дома.

Но опять же, многие из них приезжают и к нам, очень часто по рекомендациям тех педагогов, которые определяют такого рода перспективу для своего воспитанника. Потому что эти педагоги сами, как правило, воспитанники Московской консерватории.

Из этого вырастает понятие “школа”, которое резко отличает нашу систему образования от зарубежной. У нас вы откроете дверь любого класса — фортепианного, скрипичного, виолончельного — и увидите, что все стены завешаны портретами. Студент приходит к своему профессору и видит на стене портрет профессора своего профессора, а вот это — профессор профессора его профессора. Таким образом, вытягивается линия отшлифовки методики, передачи исполнительской традиции.

— А как это выглядит на Западе?

— На Западе абсолютно иная система, контрактная. Там педагоги подписывают контракт на определенное количество лет, как правило, не более пяти. После окончания контракта они перемещаются в другое место. Вот поэтому у них приветствуется система мобильного обучения, когда студент ездит следом за своим педагогом.

Другое отличие — акцент на детском образовании. Запад чем силен? Тем, что у нас прежде называлось домашним музицированием, а теперь забыто. В этом отношении западная аудитория концертных залов очень грамотная, подготовленная средой обитания. Для нас же это проблема, потому что как раз районные музыкальные школы, в первую очередь, готовили такую аудиторию.

— И как же можно исправить ситуацию с нашими детскими музыкальными школами?

— Там не одна проблема, дело не только в соотношении количества учащихся к количеству педагогов. Вторая проблема в том, что практически все переходит на платную основу. Это для многих семей неподъемно.

Дальше — количество этих школ. В той же Москве, если школа не рядом, то надо возить ребенка в другой район. И здесь еще проблема: если родители надеются на перспективу профессионального роста ребенка, то выбирают не школу, а педагога, и где работает педагог — туда везут ученика.

А сейчас территориальный принцип, то есть берут только тех, кто живет рядом. Иногда и в Новосибирск ехали специально к Захару Брону, великому скрипачу. В детской музыкальной школе при Новосибирской консерватории он воспитал плеяду выдающихся музыкантов.

— Если перейти на следующую ступень этого образования — к Центральной музыкальной школе при Московской консерватории. Недавно ее студентка обратилась к президенту во время “Недетского разговора с Владимиром Путиным” с просьбой решить проблему бесплатного получения второй специальности. Для нее сделали исключение. Таких музыкантов, одинаково хорошо владеющих двумя инструментами, не так ведь много. Почему бы не разрешить им в стандартном порядке получать это второе образование бесплатно?

— По-настоящему остро этот вопрос стоит в высшем звене образования, в вузе. Там есть, правда, такая возможная форма расширения профессии, как бесплатный факультатив. Допустим, учишься на фортепианном факультете, но хочешь попробовать себя в композиции.

Но речь о другом — о желании получить второй диплом. Вот тут уже есть Закон об образовании, где второе образование — платное. В принципе, мы с этим согласны. Кроме одного исключения: есть такие профессии в нашей сфере, куда приходят уже обязательно с одним образованием.

Допустим, оперно-симфоническое дирижирование. Как правило, в него приходят люди, у которых уже есть опыт собственного исполнительства, скажем, бывшие скрипачи или духовики. И такие специальности есть в каждом творческом вузе.

Тут мы объединяем наши усилия и уже дошли до администрации президента с такими инициативами, и были услышаны. Сейчас главное — довести это уже до конкретного решения. Причем это же штучное производство, это не значит, что все потянутся заниматься оперно-симфоническим дирижированием.

Таких по пальцам можно пересчитать, и если признается их профессиональная готовность, то надо делать для них исключение — бесплатное второе высшее. Это один из тех вопросов, которые мы будем поднимать на Культурном форуме.

— Там же, на форуме, будет ведь возможность общения с зарубежными коллегами. Какие совместные с иностранцами проекты сейчас есть у консерватории?

— У нас более полусотни договоров между Московской консерваторией и вузами других стран. Это рамочные договоры, то есть они фиксируют готовность взаимодействовать и учитывают специфику и характер встречных интересов.

Допустим, если это какая-нибудь страна другой культурной традиции, то мы в этот договор закладываем, что носители локальной культуры приезжают к нам. Соответственно, у нас есть возможность расширить круг интересов наших студентов. Из Японии к нам регулярно приезжают мастера, которые учат наших студентов, и у нас даже есть студенческий ансамбль исполнителей на традиционных японских инструментах Wa-On.

Также у нас есть возможность посылать студентов на стажировку за границу. А им от нас нужны великие традиции фортепианной, скрипичной школы. Здесь нет симметрии, здесь выявление того интереса, который в этом рамочном договоре зафиксирован.

— Внешнеполитическая обстановка как-то влияет на подобные договоры?

— Мы не разрываем такие договоры, что бы ни происходило. Допустим, осложнялась ситуация с Грузией или Турцией — мы сохраняли эти договоры, потому что колесо истории провернется, и эти сохраненные контакты будут очень востребованными. Поэтому есть такое понятие как культурная дипломатия. Оно очень важно, особенно в моменты какого-то охлаждения внешнеполитических отношений. Связь интеллигенции настроена на будущее.

— Можно ли сегодня говорить о такой культурной дипломатии в отношениях с США?

— Да, конечно. Во-первых, в Соединенные Штаты Америки уехали очень многие наши музыканты, связи не разрываются. Коллапс, который трясет сегодня Америку, конечно, в какой-то степени ограничивает чисто финансово.

К тому же там очень специфическая система музыкального образования. Достаточно сказать, что в США нет министерства культуры. То есть стандартные виды межгосударственного общения отсутствуют.

Если говорить о межвузовском сотрудничестве, то у них в крупных университетах есть музыкальные факультеты. Посмотрев список их профессоров, вы увидите массу выпускников Московской консерватории. К ним едут постажироваться наши, это взаимообмен.

Есть имена, которые одинаково святы и для нас, и для них. Допустим, пианист Ван Клиберн. Кто готовил его к Конкурсу Чайковского? Розина Левина, а она как раз — та самая традиция, которая идет от московской школы.

— Московская консерватория — это не только учебное заведение, но и один из лучших концертных залов страны. Расскажите, как строится его репертуарная политика? Есть ли какой-то жанровый ценз или же представительский (по уровню артиста) при аренде Большого зала консерватории?

— Большой зал консерватории — это увеличительное стекло, если говорить образно. Оно показывает достоинства и точно так же подчеркивает недостатки. Акустика Большого зала, атмосфера сами по себе дают “табель о рангах” — кто должен там, как и с чем выступать.

Для того чтобы выйти на сцену Большого зала, нужно подтвердить свой уровень на других сценических площадках. При этом есть оправданные авансы, когда молодой музыкант очень ярко проявляет себя на международном конкурсе.

Помимо этого, Большой зал консерватории — это ее главный профессор, ведь там выступают наши коллективы: оркестр, хоры, камерные ансамбли. Самый яркий концерт — это концерт выпускников консерватории, который проходит после вручения дипломов.

— А как с финансовой точки зрения строится работа зала?

— Есть независимая оценка себестоимости зала, реестр. Туда входит стоимость персонала, который обслуживает зал, гардеробы, билетеры, стоимость отопления, электричества. Эта сумма означает бездоходное для консерватории использование зала, мы просто не имеем права опуститься ниже, иначе это будет растратой бюджетных средств.

На этих условиях у нас выступают государственные оркестры, филармония и детские музыкальные школы Москвы. Есть еще чисто благотворительные концерты, их много: ко Дню памяти погибших журналистов, для ветеранов силовых структур, семей погибших в горячих точках.

Помимо этого, есть коммерческие концерты. По госзаданию мы должны наращивать приток внебюджетных средств, поэтому есть концерты с очень дорогими билетами. Это концерты с очень громкими именами — Хибла Герзмава, Анна Нетребко или Теодор Курентзис. Но дорогие билеты в партере, а второй амфитеатр — это традиционно студенческий, по льготным расценкам.

— Специфика московских площадок в том, что у каждого зала — своя аудитория. Как вы определили бы свою?

— Большой зал неоднороден, как и любой крупный зал, он имеет свою галерку и свой партер. Посмотрите, как одеваются в Карнеги-холле или в Ла Скала люди, которые сидят наверху и внизу. Внизу — обязательно смокинги, это уже определенный антураж. А наверху — это студенты. Это есть и у нас.

Кстати говоря, я уже несколько притерпелся к тому, что иногда приходят явно несоответствующе одетые. Но на тех же выпускных концертах у нас это полностью устранено. И потихонечку это начинает выравниваться, люди хотят выглядеть соответственно тому, для чего они пришли.

Анастасия Силкина, ТАСС