На следующий день после сольного концерта в Парижской филармонии французский пианист Люка Дебарг встретил нас у себя дома словами: «Вам понравился Лист? Невероятная соната. Я сегодня с утра уже четыре раза ее сыграл». В 2015 году на Международном конкурсе Чайковского Дебарг получил только четвертое место, но его имя прозвучало громче имен лауреатов. Перед слушателями возникла живая, не скованная и наполненная эмоцией музыка. Четыре года спустя пианист по-прежнему отказывается от моделей, которые не соответствуют его пониманию произведений. Русской службе RFI Люка Дебарг рассказал, почему проложенные пути не для него.

Первое отделение вашего фортепианного концерта состояло из сонат Скарлатти, написанных для клавесина. Во втором прозвучали произведения Николя Метнера (соната соль минор) и Ференца Листа («По прочтении Данте»). По какому принципу вы составили эту программу? Что общего вы слышите в этих произведениях?

Люка Дебарг: Кого-то из организаторов, может быть, смутила программа, в которой все первое отделение — Скарлатти. Мы довольно плохо знаем этого композитора, и любим его, в общем-то не зная. Пианисты обычно исполняют его в начале концерта или, наоборот, на бис, в конце, но концертов, полностью посвященных Скарлатти, практически не бывает. А для меня было важно предоставить ему широкое пространство. Я интуитивно свел эти вещи в один концерт, потому что в них есть некоторая пианистическая практика, некоторые способы написания, которые, как мне кажется, рифмуются. В них есть общее, и они могут сосуществовать в одном концерте. Такая программа отлично фукционирует, мы ведь совершенно не обязаны составлять тематические программы, как это стало модно в последнее время, — или в соответствии с какой-то философской, стилистической или эстетической идеей. Мне нравится составлять такие программы, на первый взгляд неожиданные, построенные скорее по интуиции, а не по хронологическому принципу.

Первая соната Николая Метнера прозвучала в вашем исполнении на конкурсе Чайковского. Вы возродили имя этого русского композитора, который забыт и в России. И в этот раз — снова Метнер. Почему?

Мы так плохо знаем Метнера, что когда я объявил, что буду играть в Парижской филармонии его сонату, то мне сказали — ну да, ты же уже играл ее на конкурсе Чайковского. Пришлось объяснять, что это другая соната! И поскольку Николай Метнер недостаточно изучен, то его недостаточно исполняют, а ведь это крупный композитор, и он написал 14 больших сонат. Он стоит в одном ряду с такими великими русскими композиторами, как Скрябин или Прокофьев. Его творчество — это огромная часть репертуара российской музыки. Я не знаю, что произошло и почему он менее известен. Может, имя звучит неподходяще, как-то по-немецки. Но эта музыка достойна того, чтобы ее исполняли, чтобы музыканты работали над ней, и это то, что я стараюсь делать.

В программе был также Лист, его фантазия-соната «По прочтении Данте». Один из сидевших рядом со мной слушателей сказал, что, похоже, вы специально выбираете композиторов, которые выбиваются из главного стиля своего времени, из «мейнстрима». Это так?

Я ведь и себя тоже чувствую вне моего времени. Так что нет ничего удивительного, что мне близки композиторы, которые жили в своем времени, откликались на то, что происходит вокруг, но чье творчество выходило за пределы рамок времени и моды. Они старались смотреть дальше. Про них говорили, что они опережали время. На мой взгляд, это выражение только говорит о линейном представлении о времени и творчестве. Скарлатти гораздо современнее многих современных композиторов. Для меня его музыка звучит гораздо революционнее и современнее, оставаясь классической и романтической. И это и есть самое важное — что именно художник делает с этой субстанцией, будь то музыка, живопись, или театр. Бесконечно помещать художника в исторический контекст — это удел профессоров и специалистов. Надо просто сказать себе, что Лист — это такой странный человек, виртуозный композитор, который начал писать музыку уже после Шопена, во всяком случае первые свои большие произведения, но нашел свой собственный язык. Он обожал литературу и хорошо ее знал. Как дилетант, конечно, — Лист не был ни университетским профессором, ни ученым, но чтение вдохновляло его. Вторая баллада, которую я играл на концерте, основана как раз на готическом произведении, очень мне напоминающим фильм Sleepy Hollow. Она не совсем о всаднике без головы, но о всаднике — вампире, она мрачная и мне кажется, совершенно поразительная.

Я никогда не размышляю исключительно как пианист. Я ведь еще пишу музыку, импровизирую, разбираю много симфонической музыки, квартеты. Так что я не чувствую себя именно пианистом. Скорее, музыкантом. Мне важно быть постоянно быть включенным в мир других искусств, много читать, смотреть кино, тщательно выбирать, с кем общаешься — выбирать благожелательных людей, не допускать деструктивного отношения или, по крайней мере, канализировать его.

Не могу сказать, что как-то особенно люблю фортепьяно — такое салонное фортепьяно, на которое приходят дамы и господа чтобы по выходным послушать полчаса приятной музыки. Мне никогда это не нравилось и всегда казалось скучным. Я люблю живое искусство, на концерте должно быть движение, должно что-то происходить, вибрировать и дрожать. И если нет этой вибрации и, я бы даже сказал, кризиса, то концерт не получился. Концерт должен быть экстремальным и даже травмирующим. Концерт — это не просто приятный момент. Он и не должен быть приятным моментом.

Ваш путь на большую сцену был необычен. Вы на какое-то время вообще оставили музыку. И сейчас иногда слышишь — «в нем слишком много экспрессии». Такое впечатление, что музыкальная критика то ли растеряна, то ли опасается вас.

После конкурса Чаковского я сыграл уже множество сольных концертов, выучил более двадцати крупных произведений. Больше, чем я сделал за это время, сделать сложно. И я не могу убеждать тех, кто считает, что я не на своем месте, они все равно будут так считать. Им не нравится, что мой путь — не такой, как у тех, кто принадлежит к их же среде. Но мой путь — это просто путь живого человека, а не вещи. Я не вещь. Мой интерес к искусству пробудился в детстве, я стал замечать вещи, которые мне нравились в природе, и мне открылась музыка. Я не могу сказать, что рос в художественной семье. Художественные открытия, которые мне удалось сделать, — я сделал сам. Искусство существует, чтобы освободить нас, утешить и помочь. А не для того, чтобы вернуть нас в рабское состояние.

И я хотел бы сказать ещё одну важную вещь. То, что я делаю с музыкой, мои концерты — это моя работа. Но это не избавляет меня от обязанности быть человеком. Это то, о чем пишет Кафка. Я должен научиться иметь крышу над головой и зарабатывать себе на хлеб. У каждого своя работа, музыка — это моя, мое ремесло. Просто так получается, что в наше время люди считают это чем-то необыкновенным, притягательным, достойным зависти. Но для меня это просто профессия, как все другие профессии. Да, конечно, это огромная часть моей жизни, основная часть. Но это не вся жизнь. Мне нужно встречаться с людьми, чувствовать их любовь, дарить им мою любовь, а не просто сидеть как истукан за инструментом по восемь часов в день. Любому художественному действию, в том числе музыкальному, нужна пища. Если у человека нет жизненного опыта, ему нечего будет сказать в музыке. Я иногда слышу прекрасная молодых музыкантов с отточенным, чистейшим, исполнением, все великолепно — но за ним пустота. В этой музыке нет жизни. Чувствуется просто молодой музыкант, который проводит по восемь часов за инструментом и, наверное, хочет стать лучшим пианистом в мире, понравиться своим родителям, преподавателям, критикам. Но музыка — ничто без жизни, она ведет нас к жизни, к духовности, к религии, к смерти и любви. И когда мы играем Шопена, Листа, Баха или Прокофьева — их произведения говорят нам об этом. Невозможно просто выучить ноты, следуя указаниям учителя, и выходить с этим на сцену. Музыка — это исследовательская работа, и музыкант — исследователь. Он должен искать и находить что-то в музыке. А концерты — это повод поделиться найденным со слушателями.

Но это критика все еще ищет, как сформулировать подход к вам, а публика просто вас любит, и крупные музыканты тоже рады с вами сотрудничать. Например, Гидон Кремер. Что принесла вам работа с ним?

С Гидоном Кремером нас теперь связывает настоящая дружба. Все началось с музыки, а теперь между нами есть и взаимное уважение, и привязанность. Для меня он — больше, чем источник вдохновения, я чувствую здесь глубокую духовную близость. А еще он для меня — пример художественной честности. Мы часто переписываемся, перезваниваемся, когда можем — встречаемся. Но я также много работаю с Михаилом Плетневым, и это сотрудничество становится все теснее. Мы недавно вместе играли в Москве и Абу-Даби. У нас огромное взаимопонимание и большие общие проекты. Это очень важная фигура на моем музыкальном пути. Но были и другие невероятные встречи — например, я работал с Джанин Дженсен и Мартином Фрёстом для «Квартета на конец времён» Оливье Мессиана, а также за эти четыре года несколько раз играл с Гергиевым. В конце концов — важно именно это. Эти люди не нуждаются во мне для своей карьеры. Если они обратились ко мне, то это потому что хотят работать со мной. И мне это придало уверенности.

Есть и еще одно имя, которое невозможно обойти в разговоре с вами. Это Рена Шерешевская — франко-российская пианистка и ваш преподаватель, которой вы всегда выражали благодарность. Ваше сотрудничество продолжается?

Между нами много настоящей любви. Нас сблизила музыка и общность взглядов. Мы не очень часто видимся, но следим друг за другом и не теряем друг друга из виду. Рена по-прежнему мне очень много дает. Мне кажется, я тоже теперь что-то ей приношу, это стал обоюдный процесс. Встреча с Реной была для меня огромной удачей. Если бы я не встретился с таким внимательным и понимающим преподавателем, то совершенно очевидно, не стал бы пианистом. Это был первый преподаватель и вообще первый человек, к советам которого я прислушался. Вместе с ней мы проделали огромную работу по углубленному изучению произведений. Она была для меня настоящим наставником, который поддерживал меня, был со мной рядом. Она была со мной всегда и проделала свою преподавательскую работу с полной отдачей. В конце концов, от преподавателя нужно именно это — отдача, страсть к работе. Преподаватель музыки — тоже художник, а не чиновник. Это очень большая ответственность.

В России вас знают и любят. Вы часто там выступаете?

Я очень много езжу по России. У меня там проходит по крайней мере один сольный концерт в сезон. Я играл уже во многих городах — это Ярославль, Иркутск, Кострома, Самара, Владивосток, Нижний Новгород, Томск, Сургут, Ханты-Мансийск, а в следующем году меня ждут Омск, Новосибирск — всех не упомнишь.

На бис после концерта прозвучало произведение, как мне показалось, ваше собственное. Я не ошиблась?

Это была моя Токката си минор для фортепьяно. В классической музыке сейчас многое меняется. Еще совсем недавно нам давали играть такие современные произведения, что все были обязаны их хвалить, а при этом затыкать уши, настолько это была ужасная музыка. Но сейчас есть другое поколение композиторов, их притягивает красота в искусстве. Я очень близко дружу со Стефаном Дельплясом и Жеромом Дюкро. Я и сам пишу, но совершенно не стремлюсь к тому, чтобы понравиться некоей профессиональной касте, и не хочу писать в соответствии с какими-то моделями. Музыка в этом смысле — как обычный предмет. Есть предметы, которые держатся в равновесии, а есть те, что разваливаются. После красоты, это главная вещь, на которую нужно обращать внимание — не разваливается ли твоя музыка. А не заявлять о каком-то персональном стиле, который в наше время стал просто манией. Все стремятся иметь собственный стиль, забывая, что великие композиторы вырабатывали его многие годы. И главное, это совершенно не было их приоритетом. Мы забываем о реальном братстве, которое должно существовать между музыкантами. О том, что мы должны делиться нашими открытиями. И если я смогу хоть немного это изменить, я буду рад.

***

В октябре 2019 г. Люка Дебарг выпустил альбом из четырех CD (SONY) c 52 из 555 сонат Скарлатти. Они были записаны в церкви Иисуса Христа в городе Далеме в окрестностях Берлина всего за пять дней. Желая сделать звучание Скарлатти современным, Дебарг исполнил сонаты на фортепьяно,а не на клавесине (Bosendorfer 280), но без педали. Это позволило передать звуковое богатство Скарлатти, не замыкаясь в рамках старинной музыки.

Источник