Чем занимается музыкальный критик? Кто может привить ребенку любовь к музыке? Как заинтересовать подростка филармонией? Об этом и не только в эфире «Радиошколы» рассказал Ярослав Тимофеев, музыковед, музыкальный критик, главный редактор журнала «Музыкальная академия».

Любовь к музыке зависит от хорошего педагога

В музыкальной профессии 90% успеха зависит от личности педагога — так же как и с уроками литературы в школе. Если педагог попался хороший, это будет любимый предмет и воспоминания на всю жизнь, и внутренний диалог с этим педагогом будет продолжаться до старости.

Главное качество хорошего педагога — ощущение перманентной влюбленности в свой предмет, когда он не просто отрабатывает и не просто показывает детям свою влюбленность, а когда сам этим живет в свои 35, 50, или 70 лет. Этот нерв, эти электроды быстро передаются ребенку.

Мне повезло встретить такого педагога, когда я поступил в музыкальный колледж имени Рахманинова в Великом Новгороде. Её зовут Виктория Приймак. Она заразила меня любовью к музыке не как к физическому упражнению — то есть не через пальцы, — а к музыке как к миру, в который хочется погружаться — прежде всего головой и сердцем. Фактор педагога очень важен, а все остальное — мелочи. Поэтому, если преподаватель не нравится, можно только посоветовать искать другого, если есть такая возможность.

Сольфеджио — это тренажер для мозга

То, что музыкальная школа становится пыткой для учеников, во многом национальная специфика. Моя сестра, например, сейчас преподает в Берлине, учит детей — в основном все занимаются в свое удовольствие. Это хобби — как сходить в планетарий. Но результаты тоже оказываются совсем другими. Наша авторитарная школа, к сожалению, многих от музыки отвращает. В то же время она «кует» звезд — «кует» великих исполнителей, которые уже лет 70–80 лидируют во всем мире.

В музыкальной школе многие особенно не любят сольфеджио, а зря. Зачем оно нужно? Сольфеджио — тренажер для мозга, один из самых быстрых и успешно действующих. Ребенок сам не может этого понять, потому что мозг не выдает нам бонусы и очки, как в компьютерной игре, когда мы прошли уровень. Но когда ему будет 80 и к нему не придет деменция, он оценит свое детское сольфеджио.

Умение слышать музыку, различать звук повыше и пониже (даже если между ними четверть тона), умение пропеть это самому, умение записать музыкальный диктант, то есть превратить звуковые волны в ноту в нотной записи, — все это задает такие задачи нашим нейронам, которые иначе им не научиться делать без музыки.

Как заинтересовать подростков концертами

Наш цикл из девяти концертов «Язык музыки», который мы повторяем каждый сезон, рождался с одной конкретной недостижимой целью — сделать программу интересной для подростков.

С маленькими детьми филармония работать научилась: те ходят на «Зайчиков» и счастливы. К аудитории 20+ мы тоже нашли подход: был цикл «Мама, я меломан», где концерты были ночью, живые, недолгие, с известной и понятной музыкой, за которую голосовали сами слушатели. Осталось одно «неокученное» поколение – возраст 13–18. Совершенно непонятно было, что с ним делать: во-первых, это возраст давления массовой культуры, когда нужно быть «со всеми» и слушать такую музыку либо противопоставлять себя всем и слушать другую.

Еще проблема — ребята этого возраста не покупают себе сами билеты в филармонию

Если уж у них и появляется 400 рублей, они скорее потратят их на что-то другое. Мы думали, как подступиться к этой аудитории. Решили, как всегда в России, начать с «административного давления» — просто позвонили в школы и предложили педагогам привести нам целые классы, чтобы попробовать, проверить, как это работает. Конечно, когда приезжает класс, это развлечение, потому что все вместо урока. С другой стороны, всем плевать на музыку, потому что это класс: надо пообщаться во время концерта, друг другу что-то доказать.

Мы с моей коллегой Марией Холкиной (делаем этот цикл вдвоем как авторы и ведущие) попробовали найти интонацию не заигрывания с детьми, не упрощения, а просто нормального человеческого донесения информации. Как если бы я ехал в плацкарте и незнакомым людям пытался объяснить, как работает музыка. Я еще не знаю их степень вовлеченности, жизненный опыт, просто на пальцах как-то объяснить. Без сюсюканья, без обращения к чему-то там детскому в человеке.

Проект в итоге не получился: полторы тысячи подростков, то есть полный зал, не собрать

В итоге концерты перешли в сегмент семейной аудитории: туда приходят бабушки, дедушки, родители среднего возраста, подростки и маленькие дети. Ориентироваться на какую-то одну социальную группу бессмысленно, даже невозможно. Поэтому мы решили просто рассказывать про музыку так, как интересно нам самим.

Те, кто хочет узнать новое и действительно зарядиться знанием, приходят и получают знание: они берут своих детей, и дети, даже не все понимая, реагируют на атмосферу игры и интереса. Они видят, что их родителям интересно, и им тоже становится интересно. Главное — чтобы дети почувствовали какой-то драйв, какое-то ощущение жизни от происходящего в филармонии. А это значит, что потом есть шанс вернуть их в музыку уже на серьезном уровне.

Интерактив — необходимая часть проекта для детей

Если к подросткам еще трудно найти подход, то как заинтересовать детей, мы знаем. Мы сразу решили, что на каждом концерте дети обязательно будут участвовать в исполнении музыки. Мы даем им играть на барабанах, оркестровых металлических тарелках, контрабасах. Я считаю, что это совершенно необходимый элемент проекта и довольно новый в наших краях, а может быть, вообще в мире.

Объясню на своем примере, почему интерактив — это важно. Мне было уже сильно за 20, когда в Москву приехал великий Бобби Макферрин, мировая звезда, джазовый певец, который владеет всеми регистрами (в частности, он написал песню «Don’t Worry Be Happy») и Чик Кориа, великий джазовый пианист, сейчас уже ушедший из жизни. Они дают концерт в зале Чайковского, в филармонии. Конечно, аншлаг.

В какой-то момент они начали приглашать людей к сомузицированию. Ну в микрофон попеть с Бобби Макферрином многие вызвались, это было легко, а потом пианист Чик Кориа пригласил кого-то поиграть в четыре руки. И никто долго не шел. Я сорвался, побежал на сцену, сыграл в четыре руки с Чиком Кориа.

Это то, что я никогда не забуду, — шаг вперед в плане сценической смелости

Поэтому, если у меня есть возможность дать ребенку выйти на сцену и сыграть, я обязательно этой возможностью воспользуюсь. Мне кажется, процент тех, кто станет музыкантом или полюбит музыку, среди вышедших на сцену в 10, в 100 раз выше, чем среди пришедших в зал. Так что больше свободы!

Зачем нужны музыковеды

Музыка — очень странная, таинственная сфера. Мы знаем, как она устроена, но не знаем, почему одни плачут от Чайковского и Моцарта, а другие испытывают совершенно другие эмоции во время прослушивания той же музыки. Как это все срабатывает, почему колебание воздуха вдруг проникает в нашу подкорку — все еще тайна. Мне это интересно как музыковеду.

Музыковед — дивная профессия для тех, кто любит музыку. Потому что она универсальная. Музыковед должен уметь все хотя бы понемножку: сочинять, анализировать музыку, дирижировать, играть на рояле, петь, петь хором, преподавать, писать статьи, читать лекции. Все это входит в наш круг обязанностей. Это попытка создать такого Homo musicus, который не просто сидит в своей слоновой башне и пишет фуги, которые никто не играет, а именно человека, который живет музыкой и делится с другими вот этой своей музыкальной жизнью.

Профессия и ее функции точно меняются на глазах из-за технологического прогресса. Скажем, в XIX веке причина важности критики была в том, что никаких трансляций и никакого YouTube не было: критик был еще и рассказчиком, повествователем, который может объяснить не попавшему на концерт человеку, что там происходило. Сейчас это в прошлом: любой желающий может посмотреть 90% хороших концертов в записи и составить свое мнение.

Зачем тогда нужна критика? Мне кажется, она нужна только для одной цели сегодня — чтобы делиться идеями с читателем, слушателем и возбуждать в нем дальнейшие движения мысли. Ценность критики сегодня — не попытка быть объективной, заведомо невозможная для осуществления, а попытка субъективности. Чем интереснее личность критика, тем больше будут его читать.

Не запрещать, а предлагать альтернативу

«Плохая» музыка была всегда. Вы же прекрасно понимаете, что это не какой-нибудь, условно, Мияги виноват, что вы его называете «плохой» музыкой, потому что наши родители или ваши, наши дедушки то же самое говорили про новую музыку, что она отвратительна и невыносима. Вот у меня не было проблемы с «плохой» музыкой, поскольку я был воспитан в таком ключе, что попса — как дядечка с конфеткой на улице, надо держаться подальше, не заговаривать.

И у меня действительно было такое отношение внутри, хотя я совершенно не был ботаническим ребенком и каким-то жутким интровертом. Я общался с друзьями, но когда они ставили такую музыку, я говорил: «Фу, это плохая музыка». Сейчас я и сам ее слушаю иногда. Должно было пройти много лет, прежде чем я победил эти комплексы, можно сказать, академиста, который затянулся на все пуговички и говорит: «Нет, это недостойно нашего внимания». Конечно, достойно. И очень интересно изучить, как работает попса, почему она, собственно, завладевает сознанием и детей, и взрослых всего мира. Отчасти для того, чтобы в этом разобраться, я и пошел играть в инди-поп-группу.

Но если говорить про нормальных детей, не таких, каким был я, то я считаю, что вторгаться в музыкальные предпочтения не надо. В смысле запрещать, мешать, ограничивать, но обязательно надо предлагать альтернативу, мягко, спокойно. Для меня первая альтернатива — классическая музыка, живые концерты. Ведь если мы говорим о классической музыке, то она в принципе рождалась и жила как живая. Она не знала никаких колонок и наушников.

И все, что мы слушаем через колонки и наушники в классике, — уже немного ГМО

Если мы ведем ребенка на классный концерт в филармонию, который рассчитан на соответствующий возраст, где не будет каких-то пугающих, сложных вещей и не будет по-детски наивных для его возраста вещей, то может сработать зажигание, основанное во многом на эффекте живого звука и того, что все происходит на его глазах, в его ушах, никто никого не обманывает, никаких цифровых передач сигнала, вот скрипка — живой скрипач берет скрипку, и вдруг получается «вау».

Если это сработает (а это сработает — я вижу по своим знакомым и друзьям, что вероятность большая), то у ребенка появится, помимо модной музыки, которую он, конечно же, должен слушать, чтобы социализироваться, вторая, тайная жизнь в какой-то изысканной музыке. А потом, знаете, я много раз уже замечал, что дети, которые росли только в попсе, где-то в 20–22 года вдруг начинают воспринимать классику как что-то элитарное, как что-то, что им недодали, и наверстывают.

Фото на обложке: Lia_Skyfox / Shutterstock / Fotodom

Материал подготовила стажерка «Мела» Анна Бузанова

Источник