Пианист Евгений Кисин — об исполнении для себя и на публику, знакомстве с Галиной Улановой и прогулках по Праге.

Евгений Кисин сочиняет вокальный цикл на стихи Блока, уверен, что музыка будет развиваться, пока существует человечество, и готовится к выступлению на Зальцбургском фестивале. Об этом выдающийся пианист рассказал в интервью «Известиям».

— Фирма «Мелодия» только что выпустила запись вашего выступления на «Декабрьских вечерах» 1985 года. Вы играли Шопена. Тогда вас, 14-летнего, пригласил Святослав Рихтер. Какие остались воспоминания?

— Я помню, что это был удачный концерт и что после него меня познакомили с легендарной Галиной Улановой. У нас в семье даже осталась фотография: Уланова, Ирина Антонова и я.

На самом деле гораздо больше моего собственного выступления мне запомнились другие. Я тогда впервые стал ходить на «Декабрьские вечера», и это, конечно, было огромное впечатление, причем не только от происходящего на сцене, но и от самой атмосферы, созданной Рихтером и Антоновой: входя в Белый зал Пушкинского музея, где женщины были в вечерних платьях, а мужчины в смокингах и бабочках, вы как будто попадали из серой советской действительности в какой-то совершенно другой, особый аристократический мир. Ну и, конечно же, великая музыка в выдающемся исполнении. Никогда не забуду шубертовский «Зимний путь» в исполнении Петера Шрайера и Святослава Рихтера: какая глубина, какая внутренняя сила и трагизм! Помню, как дух захватывало от исполнения семидесятилетним Рихтером труднейших этюдов Шопена и токкаты Шумана.

— У вас есть эта пластинка? Себя узнали?

— Нет, у меня нет этой записи, поэтому я ее не слушал и ничего сказать не могу. А вообще я свои собственные записи почти не слушаю, меня гораздо больше интересуют записи других музыкантов.

— После карантина ваше следующее выступление пройдет в конце августа на Зальцбургском фестивале, который отмечает свое столетие. Вы играете Первый концерт Листа. Вирус отступает, но грозит вторая волна эпидемии. Не страшно?

— Нет, совершенно не страшно. Я не сомневаюсь, что если будет вторая волна, то фестиваль перенесут и уж во всяком случае отменят концерты симфонических оркестров, на которых музыканты должны сидеть близко друг к другу. Вообще члены австрийского правительства проявили себя ответственными людьми, поэтому в Австрии такой низкий (один из самых низких в Европе) процент заразившихся.

— Недавно изданы записи ваших сочинений для фортепьяно, виолончели, струнного квартета. Их исполняли известные музыканты, в том числе в Москве. Как к ним отнеслись публика и музыканты?

— Насколько я знаю, хорошо. Во всяком случае отрицательных отзывов мне не приходилось слышать.

— «Кисин играет Кисина» — это уже было в школе, где в семь лет вы дали свой первый концерт. Собираетесь такое выступление повторить?

— Ну, тогда я играл не целый концерт, а всего четыре своих маленьких пьесы... А последние свои произведения я несколько раз исполнял: и фортепианные пьесы, и сонату для виолончели и фортепиано (с Михаилом Мильманом).

— Рахманинов признавал, что ему трудно одновременно давать концерты и сочинять музыку. Как вам это удается?

— С большим трудом. Поэтому сочиняю урывками и написание одного произведения у меня занимает несколько лет.

— В лучшие моменты, по словам Генриха Нейгауза, для него не было разницы между исполнением дома и исполнением для других: «Дома слишком волнуюсь, иногда могу даже поплакать. А на эстраде не стану этого делать. Там всегда есть некоторое надевание маски». Вы выходите на сцену без маски — с открытым забралом?

— Мне кажется, из этого высказывания следует, что для Нейгауза такая разница как раз существовала. Для меня она тоже существует, но по-другому. Мне никогда не приходилось слишком волноваться и плакать дома во время игры. Но даже когда я просто репетирую в пустом концертном зале, то сразу же начинаю играть иначе: сама атмосфера влияет на исполнение. А уж если в зале сидят слушатели — тем более. Когда я адресую музыку другим людям, она звучит у меня иначе, чем когда я играю просто для себя. И никакой маски на концертах я не надеваю, скорее наоборот.

— Композитор и философ Владимир Мартынов полагает, что вся хорошая музыка уже написана, и даже посвятил этому книгу «Конец времени композиторов», которая была переиздана в конце прошлого года. Разве настоящее искусство может быть исчерпано? Или больше нет великих?

— Я не читал книгу Мартынова и не знаю, какие аргументы он приводит, но я лично не вижу причин так считать. Конечно, в истории искусства бывают периоды, когда нет великих творцов (так же как, например, в истории человечества бывают периоды, когда нет великих политиков), но на смену таким полосам приходят другие. Мне кажется, возможности музыки неисчерпаемы. Кто знает — может быть, в будущем композиторы станут постоянно употреблять микроинтервалы и нормой как для музыкантов, так и для слушателей станет 24-тоновая или даже 36-тоновая шкала. Может быть, как уже не раз бывало в истории музыки, будут изобретены новые музыкальные инструменты и изменятся уже существующие... Во всяком случае потребность в музыке является одной из естественных потребностей человека, поэтому думаю, что музыка будет развиваться, пока существует человечество.

— Вы закончили вокальный цикл по блоковским «Пузырям земли», в которых, по мнению Андрея Белого, «соединен тончайший демонизм с простой грустью бедной природы русской»? Эта тема нашла отражение в вашей музыке или у вас иное видение стихов великого поэта?

— Нет-нет, еще не написал, только пишу, поэтому пока что говорить об этом рано. Конечно, и то и другое есть в блоковских стихах, хотя, по-моему, не только это. А что получится в моей музыке — будут судить слушатели.

— Кто из русских стихотворцев, на ваш взгляд, наиболее музыкален?

— Честно говоря, затрудняюсь сказать. Мне кажется, что поэзия вообще является по природе очень музыкальным видом искусства, поэтому боюсь, что не могу выбрать какого-либо одного поэта. Другое дело, что у каждого своя музыка: музыка Хлебникова, например, совершенно другая, чем музыка Ахматовой, — так же как, скажем, музыка Прокофьева по природе своей абсолютно иная, чем музыка Шопена.

— Помимо вашего любимого Шопена в будущей программе — Гершвин, Тихон Хренников, который плохо известен на Западе. На чем основан такой выбор?

— Мне помнится, когда-то было опубликовано интервью со мной под заголовком «Мой единственный критерий — это любовь». Вот на этом всегда и основан мой выбор. Я человек всеядный, музыки, которую я люблю, очень много, поэтому надеюсь только на одно: прожить достаточно долго для того, чтобы успеть всю ее сыграть.

— Есть мнение, что публика всегда права. Вам приходилось на нее обижаться?

— Нет, никогда. Ни разу не было ни малейшего повода.

— А на критику?

— Пытаюсь вспомнить — и не уверен, что когда-либо испытывал чувство обиды... Конечно, рецензии бывают разные, мне доводилось читать немало глупых, причем среди них были не только плохие, но и хорошие: одно с другим не связано. А однажды я заслуженно получил плохую рецензию. Было это много лет назад, я тогда был еще молод. Приехал на Тэнглвудский фестиваль, меня поселили в частном доме, и я вместо того, чтобы как следует заниматься и готовиться к концерту, часами читал многотомную американскую энциклопедию, которую нашел на одной из книжных полок. В результате играл плохо, рецензия была соответствующая — и тут, конечно, я не имел никакого права обижаться.

— Известный австрийский композитор Арнольд Шёнберг считал публику «врагом музыки». Такое бывает?

— Я вообще не понимаю, что это значит. Если музыка предназначена не для публики, то для кого же?

— Чем больше бисов, тем вы счастливее после концерта?

— Ну, конечно, когда публика требует десять и больше бисов, остается особое ощущение от концерта... Но, с другой стороны, количество бисов далеко не единственный фактор, дарящий ощущение счастья.

— Ощущение рутины или пресыщения у вас иногда появляется? Его трудно преодолеть?

— Нет, никогда. Ни рутины, ни тем более пресыщения. Помню, когда-то, много лет назад, у меня в какой-то момент возникло ощущение рутины, но потом прошло и с тех пор больше не появлялось. А уж пресыщение мне вообще не знакомо. Я играю не так много концертов, не больше 50 в год, и каждый концерт для меня — событие.

— В недавнем интервью вы назвали Большой зал Московской консерватории вашим любимым. Это связано с тем, что вы в этом зале выступали еще ребенком?

— Не только выступал, но и постоянно ходил на концерты других музыкантов. Это зал моего детства-отрочества-юности. И еще потому, что там прекрасная акустика и он невероятно красивый.

— Три с половиной года назад вы переехали из Парижа в Прагу. В чем прелесть чешской столицы?

— Прага — потрясающе красивый город. Я вообще очень люблю старую европейскую архитектуру.

— Каждый день, гуляя, вы проходите по Праге 14 км. Во время променада что звучит у вас в наушниках?

— Слушать музыку во время прогулок я не могу. Однажды попробовал — не получилось. Просто думаю о разном. Но даже не думая о музыке, я никогда не «отдыхаю» от нее. В ХХ веке был такой замечательный педагог фортепиано Натан Перельман, он много лет преподавал в Ленинградской консерватории и написал прекрасную книжку афоризмов о музыке, которая постоянно лежит у меня на рояле. Так вот, один из афоризмов в этой книжке звучит так: «Настоящий музыкант отдыхает не от музыки, а для музыки».

— Чехов считал праздность одним из необходимых условий личного счастья. А Прокофьев не мог читать «Обломова» — так неприятен был ему Илья Ильич. Чья позиция вам ближе?

— Я тоже так и не дочитал «Обломова». А что касается Чехова, то праздность праздности рознь: ведь он за свою не очень-то долгую жизнь (я уже пережил его на четыре года) столько всего написал!

— Вы, кажется, не очень-то любите давать интервью. Но разве СМИ — это не платформа общения с публикой?

— Никогда об этом раньше не думал. Но после вашего вопроса думаю, что вы правы: интервью в такой форме, в которой вы их публикуете, то есть «вопрос — ответ», — это действительно одна из форм общения с публикой. Просто нередко бывает иначе: журналисты берут интервью, а потом «на основе» этих интервью пишут статьи, — и это уже совсем другое.

Автор: Юрий Коваленко

Источник: iz.ru